Туманный Альбион

Объявление


Добро пожаловать! Вас приветствует коллектив литературной форумной ролевой игры "Туманный Альбион", основная тема которой - эпоха правления королевы Виктории.

Игровые события. 14 мая 2013 года форум открыт и ведет набор игроков. Советуем вам ознакомиться со всей информацией в разделах "Книжная полка", "Старая добрая Англия" и "Лондон в лицах", а после приступить к выбору персонажа.
Полезные ссылки. Об игре, Правила, Навигация по разделу "Старая добрая Англия", Действующие лица, Шаблон анкеты, Для гостей

Администрация. По всем вопросам можно обращаться в ЛС на профиль Master или к Fiona Whitefield.

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.



Семья

Сообщений 1 страница 7 из 7

1

Большинство населения в викторианское время считало, что наивысшим достижением в жизни любой девушки было замужество. Считалось, что старая дева не выполнила своего предназначения перед Богом, ведь женщина была создана только для того, чтобы быть женой и матерью. Однако многие девушки невидной наружности никогда не получали предложений вступить в брак К 1851 году в стране было 906 мужчин на каждую тысячу женщин, а через десять лет – только 879. В Шотландии статистика была еще хуже – только 769 мужчин приходилось на тысячу женщин. Крымская война, война с бурами, а также колоссальная эмиграция здорового мужского населения Британии в Америку и завоеванные колонии в поисках лучшей жизни приводили к тому, что многим девушкам просто не находилось женихов.
До 1823 года молодые люди и девушки, не достигшие двадцати одного года, не могли вступить в брак без разрешения родителей. Вот почему в «Гордости и предубеждении» Джейн Остин младшая сестра главной героини должна была совершить тайный побег с возлюбленным, поскольку она еще не достигла возраста, когда могла принимать решение о замужестве самостоятельно. После названной даты все изменилось, и молодые люди теперь могли жениться с четырнадцатилетнего возраста, а девушки – с двенадцати лет. И это при том, что в XIX веке люди вступали в брак единственный раз в жизни. Устраивали супруги друг друга в дальнейшем или нет, муж и жена оставались в браке, считая, что должны нести крест до конца. Разводы осуждались обществом и были очень редки. Если же семья распадалась, то во всем винили жену, даже если муж был чудовищем и все об этом знали. Однако не только для женщин оставаться незамужней считалось плохо, мужчина с положением и не женившийся до определенного возраста, поначалу был желанным гостем в любом доме, где были девушки на выданье. Но если он не делал попытки посвататься ни к одной из них, общество подозревало, что, видимо, в нем какой-то изъян, и считало его неудачником. Достичь вершин по службе было гораздо легче женатому мужчине, чем холостому. Пока он не осядет, его не воспринимали всерьез и относились к нему как к переросшему юноше. Бедному молодому человеку было так же трудно жениться, как и девушке- бесприданнице.
В книге Гаскела «Руф» богатый мистер Брэдшоу перечислял достоинства жениха, которые он хотел бы видеть для своей дочери Эммы: «Он как раз нужного возраста, совмещаемого снисходительное отеческое отношение с супружеской привязанностью… у него обставленный особняк, в удобной близости от нашего дома… и потом у него солидное состояние, в общем, он подходит во всех отношениях». Выбранный жених был ровней, что являлось также необходимым условием для брака, ведь женщины принимали не только фамилию мужа, но и его положение, поэтому выходить замуж «вниз» означало наряду с материальными трудностями осуждение и постоянные насмешки в обществе. Если мужчина входил в возраст и начинал присматривать себе жену, в первую очередь он должен был оценить свои финансовые возможности и перспективы для повышения по службе, чтобы понять, удовлетворят ли они родителей избранной им девушки. Если да, тогда он наблюдал, отвечает ли его избранница на знаки внимания. Показывать свою симпатию девушка должна была очень осторожно и деликатно, чтобы не скомпрометировать себя. Как ни странно, но все эти действия чаще всего предпринимались молодыми еще до того, как они познакомились. Он мог обратить на нее внимание в церкви или встретить на балу. Однако, согласно этикету, представление на балу не считалось настоящим и девушка могла, встретив на улице юношу, с которым она вчера отплясывала кадриль, скромно потупив глазки, пройти мимо и «не узнать». По правилам, незамеченный юноша не должен был обижаться или сердиться на нее за это. Тогда ему оставалось только найти способ, чтобы быть представленным ей как следует. Чаще всего это делалось через общих друзей, которые рекомендовали его родителям девушки. Если же общих знакомых не находилось, значит, это было признаком того, что данные семьи общественно несовместимы и идею нужно было бросить. Однако если он все же был представлен, то с этого момента мужчина должен был очень осторожно выстраивать отношения с семьей заинтересовавшей его девушки. Поначалу, упомянув о всех важных связях своей семьи и о своих перспективах по службе, он деликатно спрашивал, можно ли будет ему как-нибудь прийти еще раз. Если да, то довольно долгое время его посещения продолжались без какой-либо определенности в отношениях и без единого слова о важном предмете. Со своей избранницей они всегда виделись в присутствии либо замужней сестры, либо женатого брата девушки. За это время девушка приглядывалась к молодому человеку и отмечала положительные и отрицательные качества: заинтересован ли он в своем деле, сможет ли обеспечить ей достойную жизнь, отзывается ли он дурно о женщинах и о приятелях, регулярно ли ходит в церковь, есть ли непозволительные привычки, посещает ли недостойные места?

«- Какая красивая девушка! – сказала, глядя на портрет, Аннушка. – Почему же она не вышла замуж? Не встретила достойного молодого человека?
– Встретила, и даже день свадьбы был назначен, – остановилась на минуту Люси, – они поехали на венчание в Лондон в собор Святого Павла свадебным поездом с гостями и тридцатью слугами, мамина семья была в числе приглашенных. Но, к сожалению, по дороге леди Энн передумала выходить замуж!
– Почему? – удивилась Аннушка. – Ее что, выдавали насильно, против воли?
– Нет-нет, отец ее обожал. Он позволял делать, что она захочет!
– Что, жених был нехорош?
– Нет, мама говорила, что леди Энн все завидовали, такой он был красавец! Галантен, умен, богат, мечта любой девушки!
– Почему же она передумала? – недоумевала Аннушка.
Люси глубоко вздохнула:
– Вам это покажется странным, но в мое время это была достаточная причина для того, чтобы брак не состоялся.
– Так что же?
– В дороге леди Энн выяснила, что ее жених не посещает церковь по воскресеньям».

Девушка также оценивала одежду воздыхателя и ее стиль: фатоватый, легкомысленный, неряшливый или эксцентричный. Он в свою очередь приглядывался к ней: выполняет ли она свои обязанности, уважительна ли к родителям и послушна их воле, добра и терпелива ли к братьям и сестрам, спокойный ли у нее характер, доброжелательна ли она к знакомым, нравится ли ей проводить время дома, или она все стремится на улицу к развлечениям. Если оказывалось, что она интересуется только новыми нарядами или, наоборот, не интересуется ими совсем, или флиртует охотно с мужчинами, раздражительна, сварлива, развязна и непостоянна, то на этой стадии отношений еще не поздно было повернуть назад. Претендент мог свободно и с достоинством выйти из этой ситуации и прекратить посещения дома девушки. Если же ему все нравилось в его избраннице, то он должен был поговорить уже серьезно о деле с ее отцом, а потом и с ней самой. Даже если между влюбленными все было оговорено, пока не было родительского на то разрешения, никаких решений не могло быть принято. Луиза Грегтон приняла предложение от своего будущего мужа, когда навещала своих друзей в Оксфорде. В течение двух недель он не мог оставить своего колледжа и «до тех пор, пока он не увиделся с моим отцом, он полагал, что мы не можем считаться обрученными и не должны писать друг другу».
Если девушка хотела отказать претенденту на ее руку и сердце, то она должна была это делать очень деликатно, щадя его чувства. Если даже после отказа он продолжал писать ей и его письма были навязчивы и самонадеянны, тогда девушка отдавала их отцу, который и отвечал на них.
Родители играли очень большую роль в жизни взрослой дочери. На отце лежала ответственность за то, чтобы установить кредитоспособность будущего кавалера и его возможность повышения по службе, а мать через своих знакомых расспрашивала все, что известно о молодом человеке, устанавливала, одного ли он круга с ее дочерью, ровня ли он ей, и если ей нравилось то, что она слышала, тогда она создавала возможности для встреч молодых людей, иными словами, обеспечивала доступ к своей дочери, который всегда происходил в присутствии третьего лица, чаще всего шаперон– свахи.
Сваха была у каждой девушки высшего и среднего класса и вошедшей в возраст. Она могла быть рекомендована будущей невесте и в четырнадцать лет, и в восемнадцать. На возраст, в котором девушка вступала в свет уже не в подростковом наряде, а в белом, открытом платье, влияло также, вышли ли замуж ее старшие сестры. Если нет, то родители предпочитали не показывать ее, чтобы она не нашла себе избранника раньше их. На балах свахи при входе в зал моментально высчитывали, кто из молодых людей будет наиболее подходящим кандидатом для их подопечной, и, ведя непринужденную беседу с ним, незаметно подхваливали достоинства девушки, стараясь заинтересовать ею кавалера. Они также очень зорко следили за тем, чтобы девушка в своем желании понравиться не перешла утвержденных светом норм. Ни в коем случае не уединялась с кавалером в зимний сад или пустые залы, не открывала ему своих чувств, не смеялась громко и не старалась быть слишком заметной.
Для юных дев при встрече с молодыми людьми важнее всего было делать вид, что они не хотят особых отношений. В книге «Странная женщина» Моника Виддоусон говорит о сестрах:

«- Они никогда не выйдут замуж!
– Почему? – не понимает ее муж. – Они довольно хороши.
– Да, но со стороны видно, что они хотят найти мужа!»

Это было одним из основных правил. Желания сдерживались, равнодушная маска служила достойным прикрытием, и мужчина стремился разглядеть, что же скрывалось за ней. Девушка, которая кокетничала и флиртовала, в XIX веке осуждалась почти наравне с теми, о ком говорили: «Она легкого поведения». Хотя весь грех ее сводился только лишь к тому, что она была весела, естественна и не скрывала своего интереса к противоположному полу.
Если же девушка была сиротой, как Эстер Самерсон из книги Чарлза Диккенса «Холодный дом», то в таком случае молодому человеку ничего не оставалось, как говорить о своих материальных возможностях и надеждах лично понравившейся ему девушке. Вот как это сделал мистер 1уппи: «Мое настоящее жалованье, мисс Самерсон, – два фунта в неделю. Когда я впервые имел счастье увидеть вас, оно было всего лишь фунт и пятнадцать шиллингов и довольно долго оставалось на этой цифре. Затем оно выросло на пять, и, как мне обещано, не пройдет и двенадцати месяцев, как оно поднимется еще на пять шиллингов (один фунт равен 20 шиллингам). У моей матери есть небольшая недвижимость, которая приносит ей ежегодно деньги за арендную плату. Кроме этого, она живет отдельно, хоть и довольно скромно. Она никогда ни во что не вмешивается и имеет легкий характер. Мое собственное жилище, которое я нанял в Пентоне, довольно скромно, но просторно. Мисс Самерсон, я заявляю вам самым нежным образом, что я вас обожаю! Будете ли вы столь добры позволить мне, как бы я сказал, объясниться в любви и сделать предложение!»
Юмор подобной ситуации в том, что конкретный и сухой текст, обычно предназначенный отцу, в данной ситуации произносится для самой избранницы. Предложение мистера Гуппи не было принято, так как его доход составлял только 104 фунта в год (при том, что он ожидал повышения до 117 фунтов). Клерк мог жениться, имея такие средства, но, к сожалению, он выбрал девушку, которая хоть и сама не имела средств, но рассчитывала найти себе мужа среди молодых людей среднего, а то и высшего класса. У нее были своя собственная горничная и дом, полный слуг, который содержался на деньги ее опекуна, доход которого составлял примерно тысячу фунтов в год. Обычно жена переезжала к мужу, и конечно же она хотела, чтобы ее новые условия жизни были ничуть не хуже, чем в родительском доме.

«Мы оставили Лондон и прибыли в Чарлекот на следующее утро. Уже были сумерки, когда мы проезжали через ворота парка. Все слуги вышли с факелами встречать нас. Пока мы выходили из кареты, все они прошли стройной линией в огромный старый холл, знавший Шекспира, и выстроились там в ряд, чтобы быть представленными своей новой молодой хозяйке. Как же я была смущена, когда столько глаз разглядывало меня, и как была рада убежать наверх и скрыться. Я не помню, как мы провели ночь, которая была волнительной для меня на чужом месте, а утром я обошла каждый угол и закуток огромного неуютного жилища, которое стало теперь мне моим новым домом. Утром все показалось иным. Холл, вероятно, был таким же, как и во времена великого писателя, с мощеным полом и с небольшими узкими панелями стекла на огромных, овальных окнах. Каждое из них скрипело и дребезжало, и везде было ужасно холодно и неуютно. Не то что сейчас, после того как я побудила моего мужа взяться за приведение его в порядок», – делилась впечатлениями о новом жилище в своем дневнике молодая жена Мари Элизабет Люси.

Она сама была из аристократической семьи, и ее муж мистер Люси вел свою родословную от Вильгельма Завоевателя. Но даже такой богатый человек, приводя свой старый дом в порядок, не учел вкусов будущей жены, а большинство женихов часто не имели на это средств. Итак, в то время как невеста беспокоилась о своем приданом, а также приданом для дома (на чем спать, на чем есть и т. д.), обязанность жениха была снять хороший дом и обставить его. Иметь собственный дом – мечта любой новой пары. Но позволить себе это могли далеко не многие. Большая часть населения среднего города жила либо вместе с семьей жениха, где, в лучшем случае, им выделялись отдельное крыло дома или хотя бы комната. Четверть англичан снимали недорогую квартиру, и только двадцать с небольшим процентов населения имело собственные дома (от очень маленьких до громадных особняков). Появление детей заставляло молодую семью искать любые возможности, чтобы отделиться и «зажить собственным умом».
Чем богаче была семья невесты, тем меньше девушка была вовлечена в домашний труд. Поскольку невинность в девушках ценилась очень высоко, а неопытность поощрялась, то, выйдя замуж, бедняги оказывались в полной неосведомленности о жизни и ведении домашнего хозяйства. Они понятия не имели, как готовить, и если в новом доме не было кухарки, то накормить мужа представляло для них настоящее испытание.
«Просмотрев несколько книг с рецептами, я была в отчаянии, так как совершенно не знала, как воспользоваться ни одним из их советов!» Белла Вилтер из «Нашего общего друга» сразу после замужества была вынуждена обращаться за советом и поддержкой к книге «Полное британское домоводство». В любой кризисной ситуации Белла швыряла книгу со словами: «О ты, старая, жалкая вещь! И что ты под этим имеешь в виду!» Если собственный опыт не включал в себя домашней работы, то отталкиваться при чтении подобного руководства было не от чего. Если в доме не было слуг, то молодая хозяйка волей- неволей училась всему, что должна была знать жена. Все свое время до рождения ребенка она посвящала уборке, готовке, закупке продуктов, штопанию, стирке, глажке и т. д. Если же слуги в доме были, то, по рекомендациям миссис Битон, день замужней женщины должен быть занят нанесением утренних визитов, приемом гостей, присматриванием за горничными и кухаркой, общением с детьми. Однако многие женщины работали дома наравне со слугами, а то и больше их.
Остановясь в доме семьи Риверс, Джен Эйр, героиня книги Шарлотты Бронте, заметила: «…несмотря на то что я была счастлива остановиться у Муров, я там много работала, так же как и слуги. Она была очарована, видя, как я мою, подметаю, вытираю пыль и готовлю».
Многие обеспеченные дамы трудились по дому наравне со своими слугами. Джейн Карлейл – одна из известных в викторианское время леди, готовила завтрак, убирала кровать, красила ворота. Когда ее обои строители забрызгали штукатуркой, она оттирала их, не позволяя делать эту работу горничной. Несмотря на эти геркулесовы труды, она сказала своей кузине на следующий год, что «собирается рассчитать свою служанку, поскольку она стала глуха и не слышит, когда звонят в дверь. Мне приходится разыскивать ее по всему дому, чтобы она открыла пришедшим».
В конце концов были вещи, до которых даже трудолюбивые леди не могли опуститься. Большинство женщин, подобно Джейн Карлейл, много работали в доме. Они мыли окна, лампы, свежевали кроликов, заготавливали овощи и фрукты на зиму, шили занавески и одежду для близких, ремонтировали ботинки и даже принимали участие в ремонте дома. Они делали такую работу, которую по современным представлениям леди не должны были делать. Однако в то время было не принято говорить о том, что они много работали, поскольку это роняло их в глазах общественности. Признание в этом означало, что они не могут себе позволить нанять столько слуг по дому, чтобы не трудиться. Поэтому книги викторианского периода, показывая идеальную сторону жизни вымышленных героев и героинь, не стремились передать действительность. Иначе довольно трудно понять, как при праздной жизни, которую они вели, согласно викторианским книгам, их дом был столь удобен и комфортен для жизни. Мужчины считали: оттого что дом так удобен, женщины и предпочитают проводить в нем свое время, а женщины на самом деле подчас думали совсем иначе.
Эдмонд Виддоусон из книги Гиссинга «Странная женщина» был уверен, что такая привязанность к дому должна быть присуща каждой достойной женщине, и если она не обладала этим бесценным, по его мнению, качеством, то должна была постоянно работать над собой. Эмоции в женщинах считались большим минусом. Большинство описанных Диккенсом героинь, поддавшись своим чувствам, обычно плохо кончали. Так было с миссис Уэйд из «Крошки Доррит», и леди Дэдлок из «Холодного дома», и со второй миссис Домби из «Домби и сына». Все они либо лишились дома, либо жизни. Общество отнеслось к ним непримиримо и отвернулось от них. Сам Диккенс, по воспоминаниям его дочери, своей собственной жене никогда не разрешал ни выразить своего мнения, ни показать своих чувств.
В своем произведении «Венок из маргариток» английская писательница Шарлотта Мэри Иондж поет хвалебную песнь молодой гувернантке, которая поняла, что задумываться о собственных чувствах – прямая дорога к тому, чтобы быть несчастной. Она написала в своем дневнике: «Мне было очень тяжело в возрасте между двенадцатью и двадцатью четырьмя годами. Я так сильно чувствовала несправедливость, что должна была практически убить себя в себе… замкнувшись, закрыть лучшую часть в холодный железный ящик и сохранить собственную душу в молчании». К счастью, большинство женщин не относились к подавлению собственных чувств как к своего рода самоубийству. Сдержанность расценивалась как положительное, похвальное качество, ведь с детства девочки приучались на первое место ставить свои обязанности по ухаживанию за членами семьи и потом уже за собой.
С замужеством женщина обретала свой собственный дом, уверенность в себе, уважение окружавших и признание в обществе. Даже в кругу собственной семьи – среди родителей, сестер и братьев – она имела свой голос, только выйдя замуж Не было хуже доли, чем жизнь старой девы, которая всегда являлась приживалкой то в доме собственных родителей, то братьев и сестер. Никто не считался с ее мнением, слуги приносили ей еду последней, жены братьев строили ей козни, мужья сестер относились к ней как к лишнему рту. В обществе от нее сначала чего-то ждали, затем презирали за неудачу, посмеиваясь за ее спиной, а потом просто не замечали. Если девушка отказывала первому претенденту на ее руку из-за того, что он был уродлив, стар, имел дурной характер или отвратительные привычки, от него плохо пахло или были физические увечья, но при этом мог обеспечить семью, регулярно посещал церковь, то бедняжка осуждалась обществом и родителями. И если другого претендента на ее руку не находилось, то до конца жизни ото всех она слышала укоры: «Мистер Н. был таким достойным человеком, и если бы ты ему не отказала, то жила бы сейчас припеваючи! Хотя к этому времени он, должно быть, уже почил и ты была бы полной хозяйкой всему его состоянию! Говорили тебе, не слушала! Не люблю, мол! Сиди теперь, всем-то в тягость, всем-то обуза!»
Любая женщина знала, что ее ожидало в будущем, если она не находила себе мужа. Ее жизнь была подобной той, которую описал в «Старых женах» Арнолд Беннетт. «Бедная вторая кузина Джона Байнеса, одна из тех жалких родственниц, которые очень часто делают жизнь невыносимой для известных семей в маленьких городах. Одно существование тети Марии, после того как в течение столького времени она была испытанием для всех, через двенадцать лет трансформировалось во что-то совершенно необходимое. Это случилось после того, как Джона Байнеса хватил удар и его парализовало. Маленькая, сморщенная женщина способна была сидеть по двенадцать часов в день около постели больного и следовать неукоснительно самому строгому режиму».
Если женщине не удавалось прожить свою жизнь ради детей или мужа, то от нее ожидалось, что она станет либо сиделкой, как в описанном случае, либо воспитательницей детей родственников, либо рабочими руками в хозяйствах сестер и братьев. За всю свою преданность и заботу она не слышала благодарности, наоборот, всю свою жизнь она как бы расплачивалась за кусок хлеба, который получала в чужом доме. Родители, имевшие дочерей, испытывали постоянную заботу о том, чтобы выдать их замуж, следуя при этом очередности. Младшая не смела выйти замуж вперед старшей. Помните в «Гордости и предубеждении» Джейн Остин, как Лиси была страшно горда, что утерла нос Элизабет, убежав с любовником и позже обвенчавшись с ним? Подобный поступок сразу же ставил под удар шансы остальных сестер. Никто не хотел бы связывать себя с семьей, где дочери не повинуются отцу и чернят свою репутацию. Когда в семье было несколько девушек на выданье, родители не могли себе позволить прислушиваться к голосу сердца каждой из них. Они были озабочены только тем, чтобы, выдав очередную дочь замуж, освободить дорогу для следующей. Довольно часто они желали, чтобы одна девочка (чаще всего младшая дочь) оставалась дома и ухаживала за ними в старости. Эта традиция сохранилась с древности, когда детей в семье было очень много. Мод Беркели была самой младшей из девятерых детей, и когда в возрасте тридцати двух лет она решила выйти замуж, ее родители были очень огорчены этим. Они противились этому браку совсем не потому, что им не нравился избранник их дочери, он был из хорошей семьи и являлся племянником архиепископа, но отец невесты заявил: «Кто же теперь будет читать мне по вечерам! Любовь родителей к своим детям гораздо сильнее, чем между мужем и женой. Любовники остывают друг к другу, муж начинает ненавидеть свою жену, и только родительская любовь уходит с их последним вздохом!»
Беатриса Поттер – замечательная детская писательница викторианского периода, до сих пор с удовольствием читаемая всеми возрастами Британии, оказалась точно в такой же ситуации и вышла замуж против воли родителей, когда ей было за сорок. В своих дневниках она описывала, как проводила время в родительском доме. Она начала вести их еще с юности, и если девочки XXI века предпочитают общество подружек общению с родственниками, Беатриса не упоминает в своих записках ни об одной из них, только кузенов и дальних родственниц. Это было типично для молодежи: все свое время проводить в обществе взрослых. Викторианцы считали такое воспитание более подходящим для дочерей высшего и среднего класса, поскольку в таком случае они не имели возможности набраться глупых и опасных мыслей, присущих молодости, и попасть под дурное влияние. С тридцати до сорока с лишним лет Беатриса жила, заучивая наизусть шекспировского «Ричарда III» и «Генриха IV». Ее деятельный ум требовал самовыражения и наконец вырвался на волю, обернувшись великолепными рассказами для детей о животных, в которых последние вели себя, как люди из общества. Придя к выводу, что она больше не может выносить своего положения, Беатриса подошла к замужеству как к практической сделке, при которой, как она сама писала: «…каждый получил, что хотел: муж – домоправительницу и компаньонку, а я – детей и хозяйство в управление».
Чуть позже у нее появилась возможность наблюдать за неравным браком ее племянницы с небогатым капитаном. «Не то чтобы я считаю, что деньги – самое ценное в жизни, слишком много их в одних руках – это зло, но когда их слишком мало, жизнь становится кислой. Как девушка, привыкшая одеваться, как Кэти, сможет прожить на 350 фунтов в год, которые берутся из ее приданого в десять тысяч! Любовь в коттедже очень романтична, но обе стороны должны быть приятны друг другу, а это может быть только тогда, когда у них есть все, что им нужно, иначе жизнь становится невыносимой».
На самом деле браки вопреки воле родителей случались очень редко. Дети, особенно девочки, находились под полным контролем отца.

«Папа послал за мной и сказал, что мистер Люси Чарлекот просит моей руки. Я упала на колени и молила отказать ему, говоря, что не хочу и не могу любить его. Папа не слушал меня и настаивал на моем согласии. Так что все мои слезы были напрасны. Я выросла в послушании и привыкла подчиняться родителям во всем, и хотя я очень любила своего отца, я также очень боялась его ослушаться! Я не могла даже подумать о том, чтобы нарушить его волю! Я пошла в библиотеку, где меня ждал мистер Люси, который там же попросил меня стать его женой. Я была так взволнована, что не помню… как я бежала наверх к моей дорогой мамочке, чтобы рассказать ей обо всем и выплакаться на ее коленях. Она поцеловала меня и постаралась успокоить, сказав: "Моя дорогая девочка! Любовь придет позже, когда ты, наконец, разглядишь все прекрасные качества мистера Люси!" Так и случилось. Позже», – писала в своих воспоминаниях Мэри Элизабет Люси – богатая женщина, прожившая очень долгую и насыщенную жизнь и сохранившая в своих дневниках драгоценные свидетельства событий и уклада викторианского периода.
В двадцать лет девушки должны были спрашивать разрешения у матери, прежде чем написать письмо своим знакомым. Лаура Фостер упоминала в своих дневниках о своей полной изоляции от внешнего мира. Ее семья редко выходила в свет, и мать считала, что дети должны быть вполне счастливы, находясь все время в собственном доме: «Я не помню, чтобы мы видели кого-нибудь кроме священника нашего прихода. Все знакомые, не находившиеся в родственной связи с нами, рассматривались матерью как зло, и в пример все время ставилась дочь Аделаида, которая была очень привязана к семье, в то время как остальные предпочитали посторонних».

В таких условиях даже привлекательным девушкам было довольно трудно встретить будущих мужей. По этой причине, с точки зрения родителей, самым лучшим браком считался тот, когда отец невесты сам выбирал ей жениха.

«Он тебе противен сейчас, ты испытываешь к нему отвращение, это вполне понятно, – убеждала Шарлотта Бронте свою подругу Элен Ниссей. – Но ты должна помнить, что ты его совсем не знаешь. И потом, мне кажется, что ты никогда не полюбишь никого до свадьбы. После того как церемония закончится и все устроится, ты начнешь привыкать к этому существу… и вполне возможно, что ты станешь ласковой и привязанной женой, даже если индивидуум не оправдает всех твоих ожиданий».

Во всех книгах этого периода рисуется образ идеальной женщины, которая каждый раз, когда ей приходили в голову мысли о том, что муж невнимателен к ней и проводит все свободное время в клубе или бог знает где, вместо того чтобы чувствовать обиду, должна была, глубоко вздохнув и отогнав неправильные мысли, подумать: «Главная моя задача – сделать всех в доме счастливыми!»
Безусловно, в этом была разумная сторона. Избавляясь от мыслей, которые не могли ничего изменить, но привели бы их обладательниц в состояние крайнего расстройства, они концентрировались на деле, и все в семье вновь становилось на свои места. К сожалению, мир устроен так, что всегда кто-то кем-то пользуется и кто-то приносит себя в жертву. В викторианской Англии последними являлись женщины, которые, что было самым замечательным, в большинстве случаев жертвами себя не ощущали. Недаром в книге по этикету на самом видном месте находился совет о том, что не следует много читать. Зачем нужна умная жена, если муж все равно не желал выслушивать ее мнение! В «Ежедневных рекомендациях для леди» и в «Друге и наставнике молодой женщины» писалось: «Воздержание, терпение, согласие, когда не согласны, ради мира в семье, способность поступаться своими мнениями и желаниями и всем, что вы считаете своим!» А в «Советах женам» прямо говорилось: «Ваша главная установка – не раздражать!» Воистину ХЕХ век – это был земной рай для мужчин!

0

2

Кто в доме хозяин?

В XIX веке джентльмены еще продолжали оставаться в первую очередь помещиками. При этом почти все они держали акции и имели свои интересы в производстве. С детства они приучались к исполнению обязанностей в местном суде, в приходе, в благотворительных организациях, в дворянских собраниях. Многие состояли офицерами в местных полках. Более именитые служили членами парламента, дипломатами и министрами, в то время как другие становились директорами компаний, частных школ, юристами или писателями. Оскар Уайльд – гений этюдов, подсмотренных в свете, красочно и очень метко описал общество, в частности, в своей комедии «Как важно быть серьезным».

«Леди Брэкнелл: Вы можете присесть, мистер Ворфинг.
Джек: Спасибо, леди Брэкнелл, но я предпочитаю разговаривать стоя.
Леди Брэкнелл: Я чувствую себя обязанной сказать вам, что вас нет в моем списке выгодных женихов, однако я готова включить ваше имя, если вы ответите на вопросы любящей матери. Вы курите?
Джек: Я боюсь, что да!
Леди Брэкнелл: Рада это слышать! Мужчина должен иметь какое-нибудь занятие! В Лондоне и так слишком много бездельников!»

Кандидатуры женихов для своих дочерей родители подбирали сами, основываясь в основном на титуле и благосостоянии молодого человека.

‹Леди Брэкнелл: Какой у вас доход?
Джек: Между семью и восемью тысячами в год.
Леди Брэкнелл (записывает к себе в книжечку): Что ж Это удовлетворительно.
Джек: Также у меня дом и конечно же имение, приблизительно 1500 акров.
Леди Брэкнелл: Дом в имении! Сколько спален? Хотя этот вопрос можно прояснить и позднее. Я надеюсь, что у вас есть и дом в Лондоне? Не можете же вы ожидать, что такая простая и неиспорченная девушка, как Гвендолен, будет жить в деревне?
Джек: У меня есть дом в районе Белгрэйв-сквер, но он сдан сейчас леди Блоксхейм. Конечно, я могу расторгнуть наше соглашение, предупредив ее за полгода.
Леди Брэкнелл: Какой номер дома в Белгрэйв-сквер?
Джек: Сто сорок девять.
Леди Брэкнелл (качает головой): Немодная сторона улицы… Однако это поправимо».

Викторианцы считали, что минимальная сумма, нужная джентльмену для жизни, должна составлять тысячу фунтов в год, и черпалась она из имения в тысячу акров. Из пятнадцатимиллионного населения Британии в первой половине XIX века было всего 700 семей такого уровня, включая двадцать с лишним князей. Однако титул в семье переходил только к старшему сыну, а его младшие братья были вынуждены сами строить свое будущее, идти в профессию, как тогда говорилось, или служить Господу. Иногда они получали от семьи небольшое содержание, которое было включено в завещание или милостиво предоставлено старшим братом, а иногда были его лишены. Как девушке без приданого было очень трудно выйти замуж, так младшие сыновья в аристократических семьях довольно часто оставались неженатыми, если их деловые качества не позволяли им сколотить себе состояние.
Если же родители были удовлетворены выбором дочери или сына и образовывалась счастливая семья, то и в этом случае муж большую часть времени проводил в компании своих друзей, с которыми встречался ежедневно в мужском клубе, куда не допускались женщины. Его валет – личный слуга, который мог быть в одном лице и камердинером, и дворецким, ходил при этом в другой клуб – для верхней, мужской прислуги.
Авторитет главы семьи и дома в это время оставался непререкаемым, и даже если некоторые решения хозяина были абсурдны, а иногда и губительны для семьи, никто не мог перечить ему. Жена не могла возразить, даже вставая на защиту собственных детей, и возможно потому, что решения в парламенте принимались мужчинами, которые были далеки от дел своих домочадцев, младшие сыновья часто не имели ни копейки денег, а дочери мучились в замужестве за человеком, внушавшим отвращение, а порой и ужас. Дети боялись отца как огня, и самой страшной угрозой было: «Папе будет рассказано о твоих проказах!»
В России дети называли родителей на «вы», в Англии, где нет разделения в обращении, в разговоре с отцом дети добавляли в конце «сэр»,что показывало уважение. Перед сном они подходили к нему и целовали руку, в то время как маму могли поцеловать в щеку. Отцовские решения не обсуждались, и на материнское посредничество рассчитывали только в крайних случаях.
В 1854 году английский поэт Ковентри Пэтмор написал поэму «Ангел в доме», где нарисовал образ идеальной жены. Это произведение сразу стало таким популярным, что любую женщину сравнивали с героиней поэмы. Она была необыкновенно симпатична, обладала огромным обаянием, в ней абсолютно отсутствовал эгоизм. Ее повседневные жертвы в пользу семьи заключались в мелочах. Если в комнате был сквозняк, то она садилась в то место, где дуло, оберегая мужа и детей, просила горничную лучшие куски отдавать близким, ограничивала себя во всем и каждую минуту заботилась о том, чтобы всем вокруг нее было хорошо.
Имидж такой женщины родился не случайно и имел глубокие корни, недаром до XIX века сохранился обычай класть девочек в колыбель, сделанную из податливой липы, а мальчиков – из крепкого дуба. От будущей леди ожидалось, что она будет послушна отцу, а затем мужу, требовательной со слугами и строгой с детьми. Журналист «Субботнего обзора» написал в 1867 году: «Каждый мужчина надеется найти такую спутницу жизни, которая его интересы принимала бы за свои собственные, которая, пока муж трудится на благо семьи, создавала бы для него дома уют и покой, не отвлекая его воспитанием детей, домашними заботами, разбирательствами со слугами. Супругу, которая была бы ему другом и партнером во всем, но при этом – никогда его соперником».
Кроме того, с женитьбой мужчина мог решить вопрос своего благосостояния, поскольку после акта 1833 года все движимое и недвижимое имущество жены переходило мужу и она не могла им распоряжаться даже после его смерти. С этой точки зрения ухаживания за девушкой очень часто были вызваны не ее прелестями и качествами характера, а ее приданым. В этом вопросе не деликатничали. После того как поступало предложение от жениха, родители будущей невесты «выкладывали все карты на стол», объясняя в деталях, где, что и в каком количестве он может получить за их дочерью. И после того как девушка давала согласие на брак, обратной дороги уже практически не было, так как жених в своих мыслях уже считал себя хозяином всех принадлежавших ей владений. Сын обедневших аристократов очень часто женился на дочери богатого промышленника, поскольку его титул вынуждал его найти пару, которая бы позволила ему вести образ жизни, соответствующий его положению. В свою очередь отец невесты, благодаря знатному зятю, получал возможность вращаться в кругах, куда ранее ему были закрыты все дороги. В представлении мужчин обязанности жен заключались в том, чтобы освобождать их головы от домашних проблем, в то время как они добывали необходимое для дома. В журнале «Панч» в это время печатаются такие высказывания молодых женщин: «Я не верю в другое предназначение, кроме как быть хранительницей очага!», «У меня нет других чувств и желаний, кроме как сделать моего мужа счастливым!», «Кто я и что я без моей семьи? Меня просто нет!»
В женщинах воспитывалось уважение к будущему супругу с детства. Часто дочь не могла пожаловаться матери, что была несчастлива в браке, потому что родители осудили бы ее, даже если бы и пожалели. Было принято к женщинам относиться снисходительно, прощая им слабости и недостатки, но не признавая таковых за собой. Рассказывать же своим друзьям о проблемах в семье считалось недостойным джентльмена. Образ хозяина дома, внешне сурового и молчаливого со всеми, менялся только в клубе или на охоте, в обществе равных.
В то время как джентльмены были заняты важными делами, их жены управляли домом и детьми, приглядывали за слугами. Леди должна была уметь в любое время хорошо принять многочисленных и частых гостей любого уровня и быть обворожительной собеседницей в компании и прекрасной партнершей на балах и приемах. Все важные решения о судьбе членов семьи и крупных материальных вложениях принадлежали мужчине, и не всегда мнение жены влияло на них. Он же выслушивал доклады управляющего имением, главного садовника, дворецкого. Часто утром, когда вставала жена, мужа уже не было дома, и по оставленной записке она знала, ожидать его к обеду или нет. После утреннего туалета и завтрака ее и детей хозяйка встречалась с кухаркой, обсуждая меню на день вперед, а если ожидались гости, то также меню для приема. Затем слушала отчет домоправительницы, которая следила за женской прислугой, и обходила дом, чтобы убедиться, что все в работе соответствовало заведенному порядку. Раздав необходимые указания и закончив с утренними заботами, леди, если не ожидала никого к себе в гости, отправлялась за покупками или с визитами к знакомым. К приезду мужа она возвращалась, и далее все ее внимание было направлено на ухаживание за ним и общение с детьми. Конечно, в ее обязанности входили также подготовка к приемам и балам, к пикникам на природе, закупка подарков для членов семьи, родственников и слуг, хлопоты о нарядах, посещение портних и больных родственников, участие в благотворительных акциях. В пять часов во всей Англии пили чай. Обычай этот был очень распространен, но не касался бедных семей, в которых даже на спитый чай не было денег. Семья в полном составе обычно собиралась за едой. Отец сидел во главе стола, мама напротив него, дети по левую и правую руку. Молитву перед приемом пищи произносил либо старейший в семье, либо кто-то из младших детей. В обеспеченных семьях к ужину или обеду часто приглашались гости. Ужин оглашался ударом гонга и накрывался ровно в шесть или семь часов вечера. Начинался он с супа, затем подавалось мясо с овощами, а в конце – пудинг или сыр. После еды вся семья собиралась вместе, чтобы читать вслух, играть в настольные игры, обсуждать, что произошло в течение дня. В богатых семьях музицировали. Очень развиты были дружеские розыгрыши, домашний театр, вокальное пение.

0

3

Семья и деньги

Когда женщина выходила замуж, все ее имущество, включая дом, поместье и личные вещи, отходило к мужу. Этот закон существовал до 1882 года.
После обручения Джанет Маршалл с офицером медицинской службы, занимавшим хорошую должность в министерстве, она обсуждала с ним свои финансовые возможности. Его доход составлял тысячу фунтов в год, и он планировал сэкономить от этой суммы триста фунтов. Она, в свою очередь, при таком же доходе от приданого могла сохранить только пятьдесят, которые намеревалась истратить на свою одежду и безделушки для нового дома. Когда жених воскликнул, что не представляет, как можно столько денег истратить на наряды, она засмеялась:
«- Не волнуйся, дорогой, у тебя будет жена, которая всегда будет прекрасно одеваться, только не будет тратить много на портных, а будет почти все туалеты шить сама.
– Значит, мы все же сможем сэкономить триста фунтов в год?
– Двести семьдесят пять!»
Пенсий в это время не платили, и о старости необходимо было заботиться в юности. Если рождались дети, то тем более родители стремились оставить для них средства на случай собственной ранней кончины.
Кэти Томас, дочь баптистского священника, жившая в маленьком городке, была не так удачлива со своим женихом. Ее сестра Сара отметила в своем дневнике, что когда священник соседнего прихода заглянул к ним в дом, то он не мог говорить ни о чем, кроме как о Кэти. Он признался, что хотел бы видеть ее своей женой, однако после расспросов понял, что у него нет достаточно средств, чтобы жениться на ней. И вот Кэти, которой он так и не осмелился сделать предложение, осталась в старых девах вместе со своей сестрой. И все же они считали, что лучше быть не замужем, чем в женах за бедняком.
В книге Джорджа Киссинга «Новая улица Крабов» Эдуин Риардон и его жена Эмма снимали очень дорогую квартиру рядом с Риджентс-парком. Средств катастрофически не хватало, нужно было принимать какое-то решение, и Эдуин предложил снять скромную квартиру в другом, менее фешенебельном месте. Это была прямая дорога к падению, поскольку переезд в дешевый район немедленно ставил их на низшую ступень среднего класса, о чем становилось известно в свете, и многие знакомства были бы потеряны. Эмма настойчиво возражала: «Ты уверял, что любишь меня, и я постаралась этому поверить. Но, говоря это, ты двигаешь меня все ближе к нужде и делаешь несчастной, поскольку я абсолютно ненавижу быть бедной!»
В завершение она отвергает его: «У тебя была возможность сделать попытку и спасти нас от падения. Ты ею не воспользовался и предпочитаешь тащить меня за собой вниз в эту жалкую жизнь. Я не могу и не хочу следовать за тобой!» Она вернулась к матери, что было встречено с сочувствием в ее кругу среди людей, которые считали, что лучше такой путь, чем потеря статуса.
Если до 1833 года вдова имела доход от третьей части земли мужа (и своего бывшего приданого), на который она могла прожить сама и прокормить детей после смерти мужа, то большую часть правления Виктории женщина была абсолютно бесправна при жизни мужа и после его смерти. Очень важно было правильно составить, как бы мы сейчас назвали, брачный контракт. Обычно этим занимался отец невесты с нанятыми адвокатами. Важным соглашением являлись: jointure -документ, по которому жена получала право распоряжаться значительной частью имущества после смерти мужа; portions -деньги на детей и pin money(дословно деньги на булавки) – очень маленькая сумма, выдаваемая жене ежегодно на разные мелочи. К сожалению, чем аристократичнее была семья, из которой вышла невеста, тем меньше здесь наблюдалось знания реальной жизни. Если отец невесты, рассчитывая на порядочность будущего зятя, или по незнанию законов, не подписывал эти три документа перед свадьбой, то он обрекал свою дочь на абсолютную зависимость от мужа при его жизни и нищету после его смерти. Если же это был деловой человек, то тогда он мог отвоевать права для своей дочери, ведь иначе все, что до свадьбы принадлежало ей, становилось собственностью мужа. Если последний хотел промотать все состояние, то жена не могла этому противиться, и ей ничего не оставалось делать, как готовиться к тому, что однажды она вместе с детьми лишится всего, даже дома, и будет вынуждена пойти по миру. Поэтому, если отец невесты был далек от практической жизни (что случалось очень часто), тогда дочери его ничего не оставалось, как день и ночь молиться о здоровье своего мужа, каким бы негодяем, тираном и мошенником он ни был. Иначе с его смертью для нее наступал момент, когда ей не только нечем было кормить детей, но и негде было жить.
В 1857 году был утвержден закон, разрешавший парам разводиться, не дожидаясь акта парламента. Женщина могла развестись с мужем, если у нее появлялись доказательства о его прелюбодеянии, двоеженстве, кровосмешении или жестокости. Мужчине же достаточно было доказать, что его жена ему изменила. Этот закон впервые давал женщинам, покинутым или живущим отдельно от своих мужей, какие-то права на недвижимость, принадлежавшую им до замужества. А в 1870 году был принят акт, позволявший женщинам удерживать в свою пользу деньги, принадлежавшие им в девичестве. В 1873 году разведенкам было позволено видеться с детьми, если последние принадлежали к возрастной группе от семи лет до шестнадцати.
В 1878 году женщинам разрешили опеку над детьми возраста до десяти лет, если муж был осужден и находился в тюрьме.
В 1882 году поблажки также были сделаны в пользу замужних женщин, разрешая им самим продавать свою недвижимость. В том же году английским парламентом был принят «Закон о собственности замужних женщин». Женам было предоставлено право вступать в договоры по поводу этой собственности, право завещать ее. Это позволило им оставлять наследство своим детям, а с 1886 года получать содержание от мужа и оформлять опекунство над собственными детьми в случае его смерти. И только в 1925 году матери наконец получили равные с отцами права на своих детей.
Приведенные выше законы и акты доказывают, насколько несправедливым и бесправным было положение женщины в семье, однако незамужние находились в еще худшем положении.
Разные решения предлагались в связи с данной ситуацией. Вплоть до советов желавшим дамам эмигрировать в страны, где не хватало слабого пола, например, в ту же Америку. Устойчивым оставался взгляд общества на незамужних женщин как на неполноценных, которые в то же время были юридически независимы (очень редкое сочетание в XIX веке). Сейчас мы думаем совсем наоборот, что без независимости трудно быть полноценными.
Уильям Грег – политический публицист и владелец ткацкой фабрики, на которой было много работниц, писал в 1862 году: «Женщины, которые должны зарабатывать на свою жизнь, вместо того чтобы тратить деньги своего мужа, явили свою неспособность быть придатком мужчины и не отвечают своему главному предназначению на земле служить ему и быть им поддерживаемыми». Это его высказывание в основном относилось только к женщинам среднего класса и рабочим на его фабрике, но не затрагивало служанок, которым не разрешалось выходить замуж
Интересно, что в любом произведении XIX века, написанном мужчиной, всегда упор делался особенно на том, что жизнь незамужней женщины чрезвычайно неприглядна и «нужно всячески противиться тому, чтобы женщина сама зарабатывала на жизнь и была независима, иначе они просто откажутся выходить замуж!» А те, кому не удалось обрести семью, должны идти на жительство в монастыри. «Замужество – это охрана женщин от грубости нравов современного мира, и, чтобы не допустить их к становлению на путь греха и озлобления в будущем, им лучше всего спрятать себя за крепкими церковными стенами».
Семейный статус был очень важен для мужчин и женщин среднего и высшего класса. Считалось, что женатый мужчина гораздо серьезнее и ему можно доверить ответственный пост, а холостой еще не остепенился и поэтому такого доверия еще не заслуживает. Напротив, рабочему легче было устроиться на работу, если у него не было семьи.

0

4

Как держать детей в строгости

Родители отличались большой строгостью к своим детям, независимо от того, богатая была семья или бедная, принадлежала ли она к аристократии или перебивалась чем Бог послал. Они надеялись, что строгое воспитание позволит их чадам вырасти ответственными, дельными людьми, уважаемыми в обществе. Такие издания, как «Книга о ведении домашнего хозяйства» миссис Битон и «Как держать детей в строгости», были написаны, чтобы помочь людям в управлении домом и семьей.
Практически все без исключения дети аристократов росли в загородных имениях, а не в Лондоне. Временами высшее общество наводняло столицу, но чаще его представители находились здесь только по необходимости и по делам. Британцы, как писалось в книгах того времени, не просто владели землей, они принадлежали ей! Именно поэтому имения окружали не только парки и сады, но и девственная природа, любоваться которой они отправлялись ежедневно верхом на лошадях. Каждый ребенок независимо от пола тоже имел своего верного скакуна, первым и самым любимым на всю жизнь становился пони. И в зрелом возрасте рассказы о лошадях с интересом слушались и джентльменами, и дамами.
За маленькими детьми в богатых семьях обычно присматривали няни. Большую часть времени малыши проводили в детской, где играли в немецкую железную дорогу с заводными паровозиками, французские фарфоровые куклы или собирали яркие мозаики. Первые уроки часто давали дома гувернеры. Жили большой семьей с бабушками, дедушками, сестрами и золовками, благо размеры дома позволяли. Вечера проводили вместе. Читали вслух, рассказывали сказки, играли в игры. В аристократических семьях к детям с раннего возраста относились как к взрослым и спрашивали с них тоже как со взрослых. Мальчиков одевали в костюмчики, девочек в длинные платья, походившие на туалеты, которые носили леди. От маленького барона, одетого в такой же, как у его отца, костюм, только с короткими штанишками вместо длинных брюк, и в возрасте пяти лет ожидались степенные и достойные ответы.
Главное правило, которому детей учили с пеленок, заключалось в том, что они должны быть видны, но не слышны. Находясь целый день под присмотром няни, а позже гувернанток или гувернеров и большую часть времени проводя в детской, нередко они видели маму и папу, только когда заходили в гостиную пожелать им спокойной ночи. Если в доме устраивался бал или прием, то наряженных малышей приводили показать гостям, после чего их сразу же уводили в спальню. В этот момент они старались вести себя особенно хорошо. Если же ребенок повел себя перед посетившей дом публикой не так как должно, то на следующий день он вызывался в отцовский кабинет, долго отчитывался и потом строго наказывался. Общественное мнение было главным мерилом жизни в XIX веке. К примеру, в воскресенье, когда вся семья отправлялась в церковь, у детей отбирали прежние игрушки и давали Ноев ковчег, специально приготовленный для этого дня. И навестившие семью в этот день люди видели, что здесь дети воспитываются в религиозном духе.
Проявления эмоций в детях не поощряли. Слезы необходимо сдерживать, обиды переживать в одиночестве. Мальчиков матери могли пожалеть только тогда, когда не видел отец, который иначе немедленно упрекнул бы женщину, что она воспитывает слюнтяя. К девочкам было особое отношение, им дозволялось плакать, но все равно малышки со своими бедами и огорчениями бежали не к маме, а к няне. Во многих семьях правила были так строги, что детям не разрешалось после последнего приема пищи никакой еды, только молоко. Бедняжки сидели голодными в своих комнатах и слышали разговоры сытых слуг о том, что соус сегодня подкачал и говяжья печень была пересолена. И хоть у них подводило живот от голода, дети не могли спуститься на кухню и попросить что-нибудь для себя.
Леди Бетти Гартврич, которая родилась в конце правления Виктории и чья сестра вышла замуж за родственника Уинстона Черчилля, рассказывала, что в Оксфордшире рядом с ними жила известная семья, которая каждый год устраивала в своем огромном доме праздники для детей. Это был действительно уникальный случай по тем временам. Никто тогда не устраивал для детей никаких мероприятий! Самое большее, на что они могли рассчитывать в смысле общения со своими сверстниками, это быть приглашенными на чай в детскую к знакомым. Попасть на детский праздник – мечта каждого ребенка в то время! О том, как он прошел, потом долго рассказывали в школах, и к попавшим на торжество относились как к небожителям. Маленькие дети приглашались с трех до шести часов вечера, постарше – с шести до восьми, и подростки – с восьми до десяти часов. Пирожные, лимонады, мороженое, надутые воздушные шары, только что изобретенные и сразу же вошедшие в моду, оркестр, море огней и прислуга, приставленная не следить и направлять, а исполнять желания! О чем еще можно мечтать!

«Я никогда не могла простить родителям, что они не разрешили мне пойти на этот праздник! – делилась в своих воспоминаниях леди Гартврич. – Мама сказала, что возбуждение от него повредит нам! Всю жизнь я жалела об этом!»

Матери из высшего света уделяли своим детям очень мало внимания. Довольно популярной была карикатура, отражавшая истинное положение дел. На ней была изображена светская дама, которая, встретив няню на улице, по ней узнала и своих детей. Поразительно, почему родители не желали общаться со своими детьми, когда в доме было столько слуг, помогавшим им освобождать личное время. Может быть, матерей раздражал ужасный дискомфорт женской одежды? Или они были болезненны настолько, что не могли переносить малейшего шума и резвости? Но чем меньше дети видели родителей, тем больше дорожили их вниманием, обожали и побаивались. Конечно, во всех семьях было по-разному, но практически везде детский мир крутился вокруг няни, и никто никогда не мог вспомнить случая, чтобы ее не любили. О ней, рассказывавшей сказки перед разожженным камином, жалевшей после строгого наказания, тихонько приносившей с кухни лакомство, о ней помнили всю жизнь и относились подчас с большей привязанностью, чем к родителям.
Подрастая, дети начинали осваивать дом и имение. Целый мир открывался перед ними. Они то постоянно бегали на конюшню и слушали рассуждения конюха, то смотрели, как работал плотник или садовник, то смеялись над байками лакеев. В отличие от родителей, дети были гораздо более в курсе всех дел, происходивших в доме, знали всех слуг по именам, все их слабости, тревоги, чаяния. В начале XIX века в богатых домах взрослым даже не приходило в голову, что детям было бы интереснее в компании других мальчишек и девчонок Вместо этого большую часть времени они проводили, наблюдая за слугами, родителями, их друзьями, если только не останавливались в их доме кузены и кузины, приблизительно того же возраста, что и они. Поэтому и их собственное поведение напоминало манеры маленьких взрослых, что вполне удовлетворяло домашних, и самым близким другом был маленький пони.
Отец Уинстона Черчилля, лорд Рандольф Черчилль вспоминал, как он умолял купить у почтового мальчика понравившегося черного пони. Он назвал его Мышь и дрессировал, чтобы тот стал скакуном, прыгавшим через барьеры, для охоты. Сколько счастливых дней осталось в его памяти, тех дней, когда он скакал на своем пони вслед за охотничьими собаками! Как у него горели щеки, когда он обогнал больших лошадей, перепрыгивая через ограды Оксфордшира. А Дейзи Уорвик, та самая леди Уорвик, в которую был влюблен принц Уэльский, как она проводила свое детство? В конюшне, ухаживая за своим любимым белым пони и обучаясь прыгать на нем через кустарники и водные преграды. А лорд Чарльз Бересфорд, с кем у принца была ужасная ссора из-за нее? Что он помнил из своего детства? Как охотился в Ирландии и однажды, мчась на своем пони вслед за своим дядей лордом Уотерфордом, увидел, как тот упал с лошади и сломал себе шею.
Для многих детей середины пятидесятых годов, особенно мальчиков, детство заканчивалось раньше, чем для их отцов и дедов.
В стране испытывался дефицит в образованных и знающих молодых людях, годных для службы в колониях сильно расширившейся империи. Тогда стали создаваться школы, в которых дети аристократов с восьми лет вместе учились и жили в огромных, холодных комнатах по девяти месяцев в году. Вплоть до окончания заведения им разрешалось проводить дома только каникулы. Любой мало-мальски образованный человек, у которого были средства, мог открыть такую школу. Чтобы получить прибыль, хозяин платил учителям очень мало, и не всегда удосуживался собрать сведения об их собственном образовании. Лучшим способом сэкономить деньги было ограничение учеников в еде!
Лорд Кнатсфорд, которого в 1860-х годах восьмилетнего отослали в школу, рассказывал, что она была старательно выбрана его отцом.

«После жидкого супа нам давали по большому куску безвкусного пудинга для того, чтобы уже не хотелось мяса, которое должно было подаваться на второе. Раз в неделю нас мыла в цинковой ванне старая горничная. Всех 21 человека по очереди, всех в той же грязной воде!» Очень строгая дисциплина, страх перед наказанием и месяцы вдали от семьи.
А вот и характеристика одного из учителей, преподававшего в очень хорошей, по стандартам того времени, школе. «Мы должны были вставать перед ним на колени и ждать, пока он не зажимал наши головы коленями и затем со всей своей высоты бил нас по голым местам мокрыми розгами, издававшими ужасающий свист».

Мистер Хантингфорд использовал метод воспитания слишком жестокий для маленьких провинившихся. В его школе было столько детей аристократов, что ее называли «Палатой лордиков». Единственный сын сэра Джона Лесли, известнейшего художника викторианской эпохи и леди Констанции Даунсон-Дамер, красивейшей женщины своего времени, близких друзей Чарльза Диккенса, вспоминал, как в возрасте 10 лет его отправляли из школы, находившейся в Ирландии, домой одного. Бедняга, добравшись до Ливерпуля, ехал до Лондона снаружи кареты без пальто, которое ему забыли вручить. До дома он доезжал замерзший как сосулька, но не возмущался и не жаловался, поскольку родители посчитали бы эти проявления чувств плохими манерами.
Почти у каждого джентльмена были свои ужасные воспоминания о начальной школе. Исключением являлся лорд Рандольф Черчилль, который был вполне доволен своим детством, проведенным там. Он никак не ожидал, что его семилетний сын Уинстон попадет в руки архисадисту! Если бы не няня, заметившая жуткие следы побоев на теле мальчика, его отец никогда бы и не узнал, что происходило с его сыном. Он был холодным человеком, но не жестоким, почему же он не рассказал обо всем другим родителям, чьи дети так же страдали от бесчеловечного обращения? Удивительно, как бездумно и легкомысленно аристократы отдавали своих детей в школы, которые не контролировались никакими органами и над которыми не было высших инстанций, кроме голоса совести! В некоторых из этих учебных заведений ситуация была настолько ужасной, что дети находились на грани истощения и ломались морально от постоянных издевательств. Подобную школу Чарлз Диккенс описал в своем произведении «Николас Никльби». Прототипом учителя-садиста послужило реальное лицо, в школу которого родители перестали посылать детей.

«Я часто вспоминал прошлое с джентльменами моего возраста, и все они говорили, что не вернулись бы в школу ни за какие деньги! Любимым занятием старших мальчиков было заставлять младших есть жирных мух! Издевательства приравнивались к искусству. Если ты был не в ладах со счастливым обладателем посылки, то оставался голодным! Единственной едой был обед. За завтраком и ужином мы должны были разделить со всеми присланную еду. Учили нас хорошо, но страдания от учителей были ужасные! Многие и через пятьдесят лет не могут вспомнить о них без содрогания, а некоторые так никогда и не оправились!»

Пережив кошмары школьных дней, к восемнадцати годам взрослые и возмужавшие юноши выбирали себе место службы. Головастые и сметливые шли в политику и изучали законы, но и середнячки и неудачники были вполне уверены, что найдут себе место, где смогут послужить стране.

0

5

«..ты не смеешь не оправдать нашего доверия!»

Строгость отношения к детям во многом исходила от королевской семьи, которая являлась примером для всех сограждан. Удивительно, что Виктория, которая сама в детстве так ужасно страдала от тирании матери, что боялась слово сказать, и выросла, не имея ни малейшего представления как играть со сверстниками, позволила своего старшего сына воспитывать в подобном духе!
В пять лет, когда дети аристократов еще были окружены заботами своих нянь, подкармливались кухарками и проводили большую часть времени на конюшне, наследника уже начали обучать языкам (английскому, французскому и немецкому). До конца жизни он произносил букву «р» на немецкий манер. В семь лет он поступил под надзор команды экспертов, возглавляемой мистером Генри Берчем. Детство кончилось. Принц должен был изучать каждый день, включая субботы: языки, религию, математику, географию, письмо, историю, рисование, музыку. Занятия проводились с раннего утра до позднего вечера и были так серьезны, что мистер Берч с гордостью докладывал Виктории, что на них совершенно отсутствует фривольная атмосфера некоторых английских школ! Подобные места обучения были не лучшим местом на земле, но там хотя бы наблюдались светлые моменты: игры, общение с другими мальчиками и, наконец, каникулы. У бедного Берти (так звали королевского сына) за весь год свободными от занятий были только Рождество, Пасха и дни рождения членов семьи. Наследника учили также ездить верхом и прыгать через препятствия на своем скакуне, спортивным играм, танцам, стрельбе. И все это только в обществе взрослых людей, следивших за каждым его шагом!
Год от года добавлялись и новые науки. Казалось, не было предмета, который Берти не охватил бы в своем изучении. Все занятия, даже такие приятные, как скачки, проходили без огонька, веселья, игры. Малейшая вольность пресекалась. Вместо того чтобы заинтересовать ученика, его наставники даже увлекательные предметы превращали в скучное времяпрепровождение. Все это вело к неизбежному нервному срыву. Однажды наследник, придя в состояние совершенно неконтролируемой ярости, отказался чему-либо учиться. Истерически крича на своих мучителей, он высказал им, что ни одного из них не желает больше видеть! Виктория не углядела в этом взрыве ничего тревожного и, отнеся неожиданный всплеск эмоций к плохому поведению сына, вскоре распорядилась возобновить его занятия.
Когда наследнику исполнилось одиннадцать лет, мистер Берч оставил свою должность, написав предварительно откровенный доклад принцу Альберту, что, по его мнению, многие странности в поведении его подопечного происходили от желания контакта со своими сверстниками. «У него нет стандартов, по которым он мог бы оценить свои собственные силы. Я всегда находил, что характер подростков более формируется от общения с другими, с кого они подчас срисовывают поведение, чем с учителями. Наследнику не должен быть разрешен этот контакт!»
Когда Берти и его младший брат Альфред впервые посетили лучшую школу Англии Итон-колледж и провели несколько часов в компании предварительно отобранных мальчиков, они совершенно не знали, как себя вести! Перевозбужденные и до невозможности смущенные, они показались своим сверстникам агрессивными и грубыми. Королевские сыновья конечно же жаждали побегать вместе со всеми, как и все обычные мальчики, поиграть во что-то, порезвиться, понравиться сверстникам, но свобода приходит от быстрого умения освоиться, чего они были совершенно лишены из-за пристального наблюдения наставников!
Однако несмотря на то, что учителя наследника, казалось, стремились убить все здоровые инстинкты в своем подопечном, желание наслаждаться жизнью сохранилось в нем до конца его дней. Во время своего первого визита в Париж в 1856 году он бесконечно восхищался городом и, находясь там вместе с родителями, умолял их разрешить ему остаться немного дольше, чем было запланировано. Окружение Наполеона III также восхищалось стройным, красивым мальчиком в шотландском национальном костюме.
В шестнадцать лет наследник вместе с тремя своими учителями и четырьмя мальчиками из Итон-колледжа отправился в поездку по Германии. В первый же вечер по прибытии случился эпизод, о котором после расследования секретно докладывал ее величеству генерал Генри Понсонби. В рапорте учителя, чрезвычайно шокированного произошедшим, было замечено: «Очевидно, что принц Уэльский еще недостаточно образован, чтобы соответствовать своему положению!» Право, дело было не в образовании! Весь сыр-бор разгорелся от того, что наследник поцеловал девушку! Шестнадцатилетний юноша без всяких учителей вдруг обнаружил, что прикосновение к щечке девушки, оказывается, очень приятно! По возвращении домой провинившегося принца отослали на несколько месяцев в Виндзор для интенсивной подготовки к экзамену по военному мастерству. Нелегко было найти подходящих молодых людей для его компании, но трех примерных юношей все же отобрали. Принц Альберт подготовил для каждого из них конфиденциальный материал, в каких направлениях они должны были повлиять на его сына:

«Джентльмен не должен беззаботно потворствовать своим желаниям понежиться на софе, развалиться в кресле, встать ссутулившись. Он не поставит под удар производимое о себе впечатление засовыванием рук в карманы! Он ни в коем случае не опустится до заимствования манер от конюха или глупого модного тщеславия от денди. Он должен сам позаботиться, чтобы его поведение и одежда были самого лучшего качества!» Удивительно, что отца волновала только внешняя сторона: как сын держится, и впечатление, которое он производит на окружавших. Похоже, что внутренний мир Берти не интересовал принца Альберта. Этим вопросом занимались учителя.
В конце 1858 года премьер-министр Дизраэли высказал свое мнение о наследнике престола: «Я сидел рядом с принцем Уэльским за ужином, и сердце мое переполнялось радостью! Интеллигентный, знающий, с исключительно приятными манерами!» А ведь Виюго- рия как-то признавалась в письме к своей старшей дочери: «Берти – это карикатура на меня! Это само по себе плохо, а в мужчине – это просто ужасно! Ты, моя дорогая, несомненно дочь своего отца!»

Поразительно подобное признание для матери! Если бы Виктория не была известна своей необыкновенной привязанностью к мужу, то можно было бы заподозрить, что Берти произошел совсем от другого корня. Однако она повторяла эту фразу и своему сыну. Отношения между ними всегда были сложными!
При поступлении в Оксфордский университет ему не разрешили поселиться вместе с другими студентами. Для наследника была снята квартира, где он находился под постоянным наблюдением. Процесс обучения проходил в компании шестерых отобранных учеников, для которых лекции читались самими профессорами. Приблизительно в это время у Берти стали проявляться первые признаки болезни, связанной с неконтролируемым желанием есть, и первые намеки на тучность. Через год наследника перевели в Кембридж (в Тринити-колледж). Он поселился в четырех милях от города, откуда совершал ежедневные поездки верхом.
В 1858 году наследник посетил Турин, куда он был приглашен королем Виктором-Эммануилом И. Виктория не была рада этому. Она боялась, что грубоватые манеры итальянского короля послужат плохим примером для ее сына. Однако были и другие причины для ее переживаний, что можно видеть из письма, поступившего перед отъездом наследника в посольство Сардинии в Лондоне: «До нас дошли сведения, что ее величество опасается отпускать наследного принца в Турин, боясь, что возникнет опасность потери им невинности. Настоятельно прошу уверить, что если наследник приедет со всеми своими бесценными качествами, то вместе с ними он и вернется! Нами будут приняты все меры, чтобы в Турине не случилось ничего подобного!»
И действительно, итальянские власти так плотно опекали принца, что его «бесценные качества» были сохранены.
Летом 1861 года принца послали в военный лагерь со строжайшей дисциплиной. Принц Альберт настоял, чтобы его сын был приписан к гренадерскому полку и одет в полковничий мундир. Там наследник не только осваивал военное дело, но и учился выстраивать отношения с офицерами своего полка. Дважды в неделю он накрывал стол для старших офицеров и еще раз в неделю приглашался в другие полки. Оставшиеся вечера он проводил в тиши, занимаясь или читая книги. У Берти сложились настолько дружеские отношения с офицерами своего полка, что, заботясь о нем, они решили привести к нему привлекательную актрису Нелли Кларк. Все эти вояки имели любовниц и подружек, и им казалось странным, почему наследник не может ощутить всех радостей походной жизни. Его помещение находилось в центре лагеря, но несмотря на все преграды, верные друзья смогли доставить ему в полночь симпатичную девушку. Вскоре после возвращения наследника в Кембридж мисс Нелли Кларк стала хвастать своим знакомым в Лондоне, что она лишила невинности принца Уэльского. Скандал разразился в ноябре, вскоре после дня рождения Берти – ему исполнилось двадцать лет. Принц Альберт учинил расследование этого дела и выяснил, что ситуация с актрисой Нелли Кларк действительно имела место.
16 ноября он написал сыну, что, узнав обо всем, почувствовал такую сильную боль, какой не испытывал никогда в жизни! «Ты не должен, ты не смеешь не оправдать нашего доверия!» 25 ноября принц Альберт отправился в Кембридж к своему сыну, чтобы, выслушав кающегося грешника, простить его. Через несколько дней он почувствовал себя больным и пожаловался старшей дочери: «Переживания и сожаления о предмете, о котором я молю не спрашивать меня, совершенно лишили меня сна. Я совершенно обессилен». Через неделю у него поднялась высокая температура, начался тиф и 14 декабря он умер.
Королева Виктория была вне себя от отчаяния и винила старшего сына в смерти любимого Альберта.
Тщетно министры пытались убедить Викторию, что для молодого человека естественно увлекаться актрисами. Она не желала ни видеть Берти, ни слышать о нем. В конце концов было принято решение отправить его в путешествие по Ближнему Востоку, после чего женить принца на красавице принцессе Александре, пока Берти и сам был не против этого.
Когда же в поездке он получил письмо от Виктории, в котором она, оправившись от шока, была добра к нему, то был настолько счастлив, что это не осталось не замеченным для окружающих. Один из сопровождавших его приближенных говорил позже: «Я бы желал, чтобы вы видели лицо принца Уэльского, когда он читал письмо от королевы! Оно сияло от удовольствия!»
Наследник любил свою мать и нуждался в ее любви так же, как и самый обыкновенный человек. Викторианский век был жесток, и недостаток любви, чувствовавшийся во всех семьях, происходил от убеждения, что строгость воспитывает, а любовь балует и портит детей. Сын Эдуарда VII, Георг V, был также очень строг. Его дети по раз и навсегда заведенному порядку приходили на завтрак без пяти девять, выстраивались в одну линию и стояли так до тех пор, пока с первым ударом Биг-Бена отец не входил в столовую. Страх перед ним был панический. Однажды его сын Гарри в возрасте 19 лет, бурно проведя ночь, вернулся только под утро. Наскоро приведя себя в порядок, он опоздал к завтраку на три минуты и вошел после отца. Он так нервничал из- за этого, что упал в обморок, когда Георг V только взглянул на него. И это почти в двадцать лет! Авторитет отца был непререкаемым! Даже супруга боялась его ослушаться и никогда не перечила, хотя его деспотизм по отношению к детям часто был чрезмерен.

0

6

Дети рабочих окраин

В бедных же семьях многие дети в пять лет уже начинали работать, так как даже их мизерный заработок являлся подспорьем в семье. Если они были моложе пяти лет, то родители оставляли их под присмотром нанятых для этого женщин, которые часто усыпляли малышей с помощью алкоголя. Если матери работали на дому, склеивая коробки для спичек, скручивая сигары или изготовляя щетки, дети помогали и работали порой по 15 часов в день. В деревнях бедные вдовы, чтобы заработать немного денег, часто организовывали школы в своих домах. Дети разного возраста учились в одной комнате, используя весьма ограниченное количество книг. Такая учительница (dame)умела только читать и писать. С ее помощью дети тоже учились алфавиту, но главное, что время, которое они проводили в школе, давало возможность их матерям спокойно зарабатывать деньги. Но многим женщинам приходилось оставлять своих чад без присмотра, и тогда они оказывались во власти улицы. Хроника 1860 года указывала, что за пять лет в одном из районов Лондона было убито 278 детей, более 60 утонули в Темзе, каналах и прудах, около сотни было найдено мертвыми под железнодорожными мостами, в подвалах и т. д. И это только те случаи, о которых полиции было известно. Дети из бедных семей, достигнув пятилетнего возраста, уже работали. На ткацких фабриках их тоненькие ручки могли пролезть в такие узкие места в станках, куда не доставали взрослые.

«В огромном жарком и влажном цехе в два ряда стояли станки, двигавшиеся сначала вперед, а потом назад.
Тим, которому было тогда пять лет, ползал под ними, собирая кусочки хлопка, скатившиеся на пол и свисавшие с рабочей платформы. Братишка, в прямом смысле слова, работал не поднимая головы, потому что машина снесла бы ее при движении назад. Ему также в любую минуту могло повредить ногу, если бы она попала в рельсы, по которым двигались колеса, или отрезать руку, потому что невозможно было приноровиться к ритму станка. Двигаясь медленно вперед, механизм стремительно набирал скорость при возвращении, заставляя Тима проворно откатываться назад. При этом на него постоянно кричал надсмотрщик, и мальчишка боялся, что скоро у него уши вытянутся как у осла, оттого что их постоянно дерут взрослые. Некоторые из них даже не постеснялись Нэнси, и ей пришлось закусить губу, чтобы не броситься на защиту брата. Она понимала, что не только не помогла бы ему, а сделала бы еще хуже. Как только бы она вышла из цеха, на мальчишку накинулись бы с бранью и побоями. Десять минут, проведенные на ткацкой фабрике, показались Нэнси вечностью, а Тим должен был работать там по двенадцать часов в день!»

Многие получали увечья на всю жизнь, сплошь и рядом можно было увидеть детей с отрезанными пальцами и руками. А какой невероятный шум стоял на фабриках! Мальчишки завидовали помощникам трубочистов, которые, по крайней мере, не должны были находиться целый день в гремящем аду, где летала хлопковая пыль. Правда, и перепачканным в саже чистильщикам каминов было не легче. Взрослые трубочисты нуждались в маленьких помощниках, с помощью которых они могли прочищать дымовые отверстия. Перед тем как ребенок начинал свою работу, заключавшуюся в том, чтобы забраться в узкое отверстие трубы и очистить его от забившихся продуктов горения, мастер неделями втирал ему перед огнем соль в коленки и локти, до тех пор, пока не появлялась кровь. Эту жутко болезненную процедуру трубочист проделывал не из садистского удовольствия. Делалось это с целью огрубления кожи, чтобы придать ей нечувствительность к легкой боли. И в случаях, где сейчас просто надели бы наколенники и налокотники, в XIX веке, отбросив сантименты, заткнув уши, чтобы не слышать щенячий визг, подготавливали ребенка к работе. Потом, правда, это помогало мальчишкам, которые уже не боялись ободрать локти и коленки, втискиваясь в узкие дымоходы. Опасность для них заключалась в другом, как бы не сгореть живьем и не задохнуться от дыма, когда слуги разжигали камины, не зная, что бедняги прочищают трубу.
Тяжелее всех приходилось детям, работавшим на шахтах. Задача их сводилась к тому, чтобы часами сидеть в полном одиночестве в полной темноте, на глубине, в мокрой шахте, ожидая сигнала для открытия или закрытия вентиляционной системы. Свечей у бедных не было, потому что они стоили денег. Их семьи даже из жалости к своим детям не могли потратить лишние пенни на такое удобство.
Вот что рассказывалось в детской книжке под названием «Монстр каменоломни»: «Глубоко, глубоко под землей живет огромный страшный монстр, – бабушка Милбурн шамкала своим беззубым ртом историю для внука Джорджи, которого она мыла в цинковой ванне…

– Какой он? – спросил ее Джорджи.
– Никто не знает. Никто его никогда не видел, только слышали, как он ревет и точит свои железные когти.
– А что этот ужасный монстр делает? – спросил Джорджи опять, и бабушка почувствовала, как задрожало его худенькое тельце.
– Он ест маленьких мальчиков, которые засыпают под землей, – предупредила она внука, вынимая его из ванны и вытирая сухой тряпкой. – У тебя был брат Томми. Ему было тогда восемь лет, так же, как и тебе. Однажды он спустился в шахту и больше мы его никогда не видели. Он никогда больше не вернулся!
– Что случилось? Монстр? Он съел его?
– Что это вы разговорились про монстра? – спросила мама Джорджи, входя в комнату. Ее руки были красны и мокры от одежды, которую она развешивала около огня.
– Бабушка рассказывала про монстра, что живет в каменоломне, – ответил мальчик.
– Не слушай ее! – сказала мать. – Тебе уже восемь лет, ты слишком взрослый для страшилок Пора начинать работать. Нам нужны твои десять пенсов, которые ты можешь заработать каждую неделю в шахте. Отец не может больше надрываться один.
– Я знаю, мама, и я хочу работать. Я только боюсь, что этот монстр съест меня!
– Быстро в кровать! – мать шлепнула его и толкнула к двери в комнату. – И не вздумай будить отца, а то он отшлепает тебя ремнем.
Джорджи тихонько пробрался к кровати, где он спал с тремя сестренками и младшим братом. Мама закутала его в одеяло и прошептала ему на ухо:
– Я разбужу тебя завтра в три утра. Спокойной ночи.
Когда она уходила, мальчик взмолился:
– Мам, позволь мне взять свечку с собой в шахту!
Женщина покачала головой:
– Они стоят больше, чем пенни в день. Почти все твои деньги тогда уйдут только на свечи.
– Пожалуйста, мам! Хотя бы, пока я не привыкну!
– Хорошо! – вздохнула женщина. – Но только на одну неделю! – предупредила она и задула свечу.
…Сапоги мистера Вильсона клацкали по булыжнику, в то время как Джорджи, спотыкаясь, старался не отстать от него.
Он залез в кабину вместе с толпившимися взрослыми мужчинами и почувствовал, как она вдруг стала стремительно спускаться вниз, туда, откуда тянуло сырым и затхлым воздухом. Колени Джорджи подогнулись, когда кабина коснулась дна. Спустившиеся с ним мужчины растворились в темноте.
– Видишь проложенные пути? – спросил мистер Вильсон, посветив свечей на рельсы.
Джорджи кивнул. Мимо процокала лошадь с тележкой, полной угля.
– А где же я буду работать? – наконец осмелился он спросить.
– Через милю узнаешь, – ответил мистер Вильсон.
Наконец они свернули в узкий коридор. Свеча мастера осветила рельсы и деревянную дверь в конце.
Мистер Вильсон повернулся к мальчику.
– Вот твоя работа. Видишь эту дверь? Она открывается, если потянуть вот за эту веревку. Попробуй.
Джорджи потянул за веревку и видел, как дверь поднялась, открыв щель под собою.
– Ее нужно держать закрытой, чтобы не пускать воздух в забой. Но ты должен открывать ее, когда будет проезжать тележка. Если забудешь и проморгаешь, вагонетка разнесет ее! Понял?
Мальчик кивнул.
– А что случилось с нашим Томми? – спросил он робко. – Он что, не открыл дверь?
– Нет, – Мастер наклонился к Джорджи. – Хуже! Он уснул.
– Уснул? – Джорджи похолодел. – Тогда монстр, должно быть, съел его?
– Он уснул и упал на рельсы. Когда вагонетка возвращалась, она… переехала его.
Мужчину передернуло. Он положил руку на плечо мальчика и подтолкнул его к углублению рядом с узким путем, где были проложены рельсы.
– Садись здесь и держи веревку. Первая тележка будет через полчаса.
И он ушел и взял свечу с собой, оставив мальчика в кромешной темноте.
– Мистер Вильсон! – позвал мальчик Только эхо откликнулось на его зов. Он сел и тихо заплакал. Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким! Постепенно его глаза привыкли к темноте и жуткой тишине. Он перестал вздрагивать от капель воды, падавших откуда-то, и перестал прислушиваться к звуку собственного сердца. Иногда вдалеке доносились голоса и замирали, не приближаясь к нему. Джорджи пытался петь молитву, которую он выучил в воскресной школе, но его пересохшие губы издавали такой жуткий звук, что он перестал. Он все время прислушивался, боясь услышать рев монстра и царапание его когтей. Постепенно он закрыл глаза и стал думать о приятном. О солнечном свете, о пикнике около реки, о пении птиц. Воспоминания медленно перекатывались в его голове, и постепенно он уснул. И тут во сне он услышал жуткий рев приближавшегося монстра, который становился ближе и ближе. Тутон вспомнил, как бабушка говорила ему: "Он ест только мальчиков, которые засыпают. Только тех, кто спит!"
Джорджи очнулся и открыл глаза. Рев был реальным и искры, мерцавшие вдали, стремительно приближались к нему. Мальчик поднял голову, лежавшую на рельсах, как раз в то время, когда мчавшаяся вагонетка грозила отрезать ее. Джорджи судорожно потянул за веревку и открыл дверь.
– Молодец, парень! – услышал он голос из темноты.
– Там нет никакого монстра!- говорил он потом бабушке. – Искры от вагонетки и ее дребезжание, вот что слышал Томми там внизу. Но эта история спасла мне жизнь, бабушка. Твой голос спас мне жизнь! Я больше никогда не усну!
– Нет, уснешь! – бабушка подоткнула его одеяло. – Уснешь. Тебе завтра рано вставать».

0

7

Школа

В 1870 году был принят закон, обязывавший всех детей в возрасте от 5 до 10 лет ходить в школы. Раньше это было привилегией только высших и средних классов. Несмотря на принятие закона, не все могли позволить себе такую роскошь, ведь до 1891 года обучение оставалось платным и стоило два пенса в неделю. Тысячи новых зданий под классы были построены по всей стране, а семьи лишились дополнительного заработка, который приносили домой сыновья и дочери.

И как всегда в Англии, тут же издали «Правила для учеников», в которых советовалось:
«Рано ложиться спать перед школой, иначе за зевоту в классе вы будете наказаны.
Хорошенько мыться перед уроками, иначе грязные, неопрятные, почесывавшиеся ежеминутно дети будут отосланы домой.
Есть перед школой. Пустой желудок мешает занятиям, как и пустая голова.
Не опаздывать. Быть строго в 9 00, иначе не будете допущены до уроков».

Дисциплина в школе была очень строгой, и любые проделки наказывались очень жестоко. Вот некоторые примеры, приведенные из предписаний для учителей.
«За стреляние шариками из промокашки, пропитанной чернилами. Наказание: поставить ученика на колени на полчаса на каменный пол, с руками за головой. Если он сядет на пятки или начнет наклоняться вперед или назад от неудобности позы, немедленно заставить его выпрямиться».
Рассказ девочки:

«Каждый понедельник священник приходил к нам в класс и спрашивал, кто из нас пропустил воскресную школу? Я и моя сестра всегда пропускали ее, потому что воскресенье был день, когда мы с мамой стирали одежду и белье на всю нашу семью. Стирки накапливалось очень много. Поэтому каждую неделю мы признавались, что пропускали церковь в выходной, и в понедельник нас наказывали ремнем.
Мы стеснялись объяснить, почему мы не могли прийти. Однажды священник спросил меня: "Разве ты не знаешь, что Господь любит тебя и хочет видеть в своем доме в воскресенье?"
Я ответила: "Если он нас любит, то почему тогда в понедельник нас наказывают ремнем?"
Не помню, что священник ответил, но меня наказали еще сильнее!»

Наказание за опоздание в школу. Рассказ мальчика:

«Мой отец задержал меня, и я был единственным из всей школы, который опоздал на линейку. За это учитель накричал на меня перед всеми, и я получил шесть ударов линейкой по пальцам. О, мой Бог! Было больно! Поверьте! Однако что было еще больнее: мое имя занесли в книгу наказаний. А ведь по ней нам давали рекомендации после школы. Мысль о том, что из-за единственного опоздания я не смогу получить хорошую работу, когда вырасту, жгла меня больше, чем боль от линейки!»

К провинившимся ученикам часто привязывали таблички или надевали повязки на руку со словами «Лентяй», «Осторожно, вор», «Тупица» и дурацкий колпак на тех, кто не знал урока.
За кляксы и следы грязных пальцев на чистовой работе наказывали розгами. Довольно часто розги ломались при наказании и заменялись новыми. Одним из самых известных своей жестокостью учителей был Уильям Шоу, который также занимал должность директора школы в северной части Йоркшира. Он был так нетерпим и жесток, что ученики в буквальном смысле дрожали от страха при его появлении, а двое мальчиков даже потеряли зрение после очередного наказания. Родители мальчиков подали на изверга в суд, – так о нем узнал Чарлз Диккенс и вывел его в своей книге «Николас Никльби» под именем Уокфорд Сквирс. Каждый в стране знал, что на самом деле под этим персонажем подразумевался Уильям Шоу. После выхода книги Чарлза Диккенса никто уже не хотел посылать детей в его школу.

Будущих учителей подготавливали в колледжах. Правила в них тоже были очень строги:
Не разрешалось покинуть колледж, кроме как в определенные часы.
Не разрешалось заходить в спальни в дневное время.
Не разрешалось ложиться позже 10 часов вечера.
Не разрешалось курить и посещать пивные заведения.
Не разрешалось заводить дружбу с местным населением.

Учителей все же не хватало, и поэтому очень распространена была система, когда учитель рассказывал материал, а затем лучшие ученики повторяли его для других классов. Иногда, из-за большого количества учащихся в одном помещении, учитель в одном конце классной комнаты объяснял новый материал, а его помощник, в некотором отдалении, закреплял пройденное.
В 1870 году зарплата учительниц составляла пятьдесят восемь фунтов в год, а учителей – девяносто четыре фунта.
Многие родители не могли позволить себе отдавать учиться своих детей, пока школы не стали бесплатными. Поэтому директора делали скидки. Если в семье было три ребенка, то оплачивалось посещение двух первых, а третий учился бесплатно.
Сатирические издания того времени часто публиковали картинку из выстроившихся перед школой в длинную шеренгу детей и родителей, спрашивавших администрацию: «А сколько за пятнадцать?»
Такое количество детей в это время было совсем не редкостью. Можно понять родителей, которые, отпуская детей в школу, лишались денег и значительной помощи по дому. Один из учителей писал в своих воспоминаниях: «В начале моей карьеры были очень неприятные моменты, когда я должен был пробираться по улице через толпу разъяренных родителей, которые предпочитали видеть своих детей дома, и увертываться от метко бросаемых ими гнилых помидоров».
Школьные инспекторы были так непопулярны, что были вынуждены ходить парами. Одному из них, обходившему дома учеников, родители сказали, что их ребенок умер. Войдя в дом, пораженный инспектор обнаружил новопреставленного, прыгавшего по полу, как заяц. Довольно часто в классе насчитывалось 70, 80 учеников или учениц. По этой причине дисциплина должна была быть очень строгой. Иначе учителю приходилось кричать все время, чтобы быть услышанным.
Мальчики и девочки учились раздельно, и даже входные двери для обоих полов находились с разных сторон здания. Мужчины учили мальчиков, женщины – девочек. К учителям обращались «сэр», к учительницам – «мисс» или «мадам», в зависимости от семейного статуса.
В девять утра школьники первым делом отправлялись на ассамблею в холл, где выстраивались в линию лицом ко входу и замирали, раскрывая рот только для того, чтобы спеть гимн или произнести вместе со всеми молитву. Все их начальство во главе с директором школы, офицером, следившим за посещаемостью, инспектором, учителями, стояло перед ними. В это же время делались все объявления. Затем детей осматривала медсестра, выискивая в волосах гнид. Если вши обнаруживались, то бедняге брили голову. Если ребенок заболевал ветрянкой или корью, его отсылали домой, а если ученик был неаккуратен или даже грязен, то его отправляли мыться в умывальную комнату или домой. Ассамблея заканчивалась в 9.30. Далее правила диктовали: «Войдя в свой класс, сесть за парту и ждать учителя. При его появлении встать, чтобы показать уважение к годам и заслугам. При оглашении списка присутствующих вставать, когда называют вашу фамилию, громко отвечая: "Здесь, сэр или мисс!"
Если ученик мямлил, ерзал за партой, учитель брал в руку сигнал-колотушку и стучал в нее, чтобы привлечь к себе внимание. Писали мелом на черных досках, которые можно было передвигать по классу, а также, кроме тетрадей, у учеников имелись специальные грифельные доски, вставлявшиеся в щель парты, на которых они писали грифельными карандашами. А малыши учили буквы, рисуя их на подносах, засыпанных речным песком. После того как алфавитный список присутствовавших был оглашен, начинались уроки чтения, письма и арифметики. Для этого раздавались учебники, и начиналось чтение по очереди, иногда у доски. Каждый урок длился 30 минут. Для письма требовалась линейка и карандаш, и старшие дети открывали свои тетрадки и линовали страницы. Затем раздавались чернильницы каждому ученику, и все начинали копировать то, что учитель писал на доске. Если ученик окунал перо слишком глубоко в чернильницу, то получалась клякса, которую очень трудно было смыть с рук и одежды. Сидеть на уроке полагалось прямо. Если учитель считал, что ученик плохо старается, то между его локтями и спинкой стула просовывалась палка, заставлявшая провинившегося сидеть ровно и поневоле сосредоточиться. Если на арифметике ученик не мог быстро посчитать в уме, на него надевали дурацкий колпак до конца урока. Детей учили не только простому сложению, вычитанию, делению и умножению, а также дробям, простым и десятичным, извлечению процентов, и т. д. Все эти математические действия могли пригодиться в дальнейшей жизни. Особенно если выросшие ученики хотели заработать много денег. Школьники умели совершать арифметические действия с числами до миллиона. Им разрешалось пользоваться деревянными счетами, которые были изобретены еще древними греками, а с помощью римлян распространились по свету. Дети должны были знать назубок таблицу умножения, которая в Англии не до десяти, как у нас, а до двенадцати, поскольку британская денежная система базировалась на цифре 12. В одном шиллинге, самой распространенной денежной единице XIX века, было 12 пенни.
После того как ученики осваивали арифметику, их начинали обучать алгебре и геометрии. В школьных правилах было записано, что мальчики должны решать задачки более сложные, чем девочки. Те и другие обучались также географии, истории, предмету, называвшемуся «Общие знания», и предмету, который мы бы назвали «Природоведение», он знакомил учащихся с окружающим миром от камней и минералов до засушенных растений и насекомых.
Утренние уроки заканчивались в 12 часов, после того, как староста проходил по коридору, звоня в колокольчик.
Теперь у детей было целых два часа, чтобы поесть, поиграть на школьном дворе и проветрить голову перед вечерними занятиями. Кто-то уходил обедать домой, кто-то ел принесенное с собой в школе. Мальчишки гоняли по двору металлические ободья от тележных колес, играли в футбол, катали мраморные шарики или состязались каштанами в «покорителя». Девочки прыгали через скакалку, чертили на земле классики или играли с мальчиками в салки и прятки. Учителя чинно прохаживались между ними, изредка поднося ко рту свисток, если игры были слишком шумными или возникала драка. В два часа все возвращались в классы, где опять проводилась перекличка, после которой продолжались уроки те же, что и утром. Добавлялись только практические занятия по домоводству для девочек, черчение и физкультура для мальчиков, пение для всех учеников, так же как и гигиена.
В 17.00 колокольчик возвещал об окончании занятий. Ученики сдавали чернильницы старосте класса, собирали свои принадлежности, затем вставали из-за парт и все вместе произносили молитву. После этого чинно строем шли к воротам школы и счастливые бежали домой. Те же, кто провинился за день, оставались по- еле занятий и шли в кабинет директора за наказанием. По его решению ученики либо отсылались к родителям с запиской о плохом поведении, либо учитель сам бил их розгами по рукам или ягодицам. Более щадящей формой наказания считалось многократное написание по сто раз одного и того же предложения, подобного этому: «Чтобы мне ослом не стать, считать я буду и писать!»
В конце каждого года производилась инспекция учеников, учителей, школьного здания, оборудования. Ученики выходили по одному перед важной комиссией и отвечали на вопросы по пройденному за год материалу. Если ученик отвечал хорошо, то получал сертификат по тестируемому предмету и переводился в следующий класс. Если же нет, то оставался в том же классе на следующий год, пока наконец не сдавал экзамен положительно. И вот наступали долгожданные каникулы, две недели – на Рождество и на Пасху, шесть недель – летом. Счастливые ученики старших классов распевали на улицах: «Забросим предметы, да здравствует лето!»
Однако радостное настроение от каникул было только у мальчиков и девочек из обеспеченных семей. Там же, где едва сводили концы с концами, расчитывали на помощь детей, которые часто работали до начала занятий. Да и как же могло быть иначе, ведь деньги из семьи шли не только для оплаты обучения, а еще и на школьную униформу и ботинки. Для многих детей это была первая обувь в жизни, которую они по строгому указанию родителей немедленно снимали, выходя за пределы школы, связывали за шнурки и вешали себе на шею. По дороге домой ребенок, видя увлекательную игру, включался в нее, и ботинки, чтобы не мешали, вешал на заборе. Опомнившись через ка- кое-то время, бедняга не находил их уже на прежнем месте и плелся домой, чтобы получить серьезную взбучку за порванную и испачканную в игре одежду и потерянную обувь. Наказание за это было так сурово, что несколько дней он не мог сидеть. Хорошие ученики поощрялись в конце года книгами и грамотами за успешную работу. Те, кто за весь год не пропустил ни единого дня, награждались медалями.

0



Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно